В VIII веке в Византии возникла так называемая иконоборческая ересь. Император Лев Армянин, считая, что иконопочитание является главным препятствием для обращения мусульман в христианство, решил произвести реформу Церкви, уничтожить иконопочитание. Нашлись идеологи иконоборчества – философы, религиозные деятели, которые выдвинули ряд аргументов против почитания икон. Эти аргументы заключались в следующем: духовный мир имеет иные субстанции, иные измерения по сравнению с миром материальным, следовательно, духовный мир не может быть изображен, выявлен, определен в материальных формах. Иконопочитание иконоборцы сравнивали с поклонением идолам в язычестве, настаивая на том, что основой языческих религий является космофилия, то есть обожествление космоса и его сил; следовательно, по их мнению, идолопочитание в языческих религиях было вполне естественно и логично, потому что в идолах отображались идеи и феномены материального мира, к которому была привязана мысль язычников. Что же касается христиан, то их обращенность к вечному и духовному, с точки зрения иконоборцев, не может быть выражена через материальное и вещественное. Для иконоборца выражать духовный мир через материальные образы – значит профанировать его, овеществлять, заземлять, то есть лгать на Самого Бога. Повторение аргумента иконоборцев мы встречаем и в современных рационалистических сектах, а также в некоторых протестантских конфессиях.

Что касается православных, то они, возражая иконоборцам, говорили: и духовный, и материальный миры – произведения одного Творца; духовный и материальный миры – это две картины, написанные одним Художником. Если между духовным и материальным мирами нет природной, субстанциональной тождественности, то существует другая связь – связь подобий. Человек – представитель материального мира в мире духовном, и Бог, создавая космос, Своей премудростью в самом космосе заложил информацию о духовном мире; поэтому видимый мир представляет из себя знаковую систему мира духовного, систему, в которой духовный мир отражен не мимитически, то есть не в зеркальных его отражениях, а в символах, как бы в тайнописи и иероглифах. Оттого-то икона и является для нас не портретом, а символом горнего мира.

Однако у иконы есть свои особенности. Господь принял человеческую плоть, Он был видим и осязаем. Святые – это люди, которые жили на земле, но стали носителями Духа Святаго; в них преобразились человеческая природа и естество, преобразились через соединение с Божественным Светом, поэтому, как мы уже говорили выше, в образе должно быть и сходство, и несходство. Несходство, условность иконы закономерны: изображенный на ней человек находится в духовном мире, он смотрит на нас из вечности, области других измерений; поэтому духовный опыт и мистическое видение Церкви создали канон иконы . Условность иконы мирские люди часто считают некой инфантильностью, «детским периодом» (было время, когда так же считали и искусствоведы). На самом же деле икона глубоко продумана. Если бы она была простым портретом, мы имели бы дело не с преображенным человеком, а с его душевным, земным состоянием. Но икона – это окно в вечность. Икона являет нам человека-обитателя духовного мира. Икона открывает и обнаруживает в себе прежде всего духовную сущность, поэтому язык ее должен говорить нам о духовной сущности того, кто изображен на ней.

Католическая Церковь, оторвав себя от традиций Единой Вселенской Церкви, потеряла чувство иконы. У католиков икона превратилась в картину на религиозную тему, на которой изображены те же люди, которых мы видим на улице. Поэтому католическая «икона» не возвышает ума, не дает человеку возможности внутреннего общения с тем, кто изображен на ней. «Портрета» Неба быть не может, но символы духовного присутствуют в земном; иначе человек вообще был бы лишен всякой информации о Небесном.

Иконопочитатели, опровергая доводы иконоборцев, говорили о том, что само человеческое слово – это тоже символ, тоже знак. Однако через Священное Писание, через слово мы имеем сведения о духовном мире. В молитве мы также употребляем слово, и хотя оно является символом, мы через молитву общаемся с Богом. И икона, если она написана правильно, – это то же священное повествование, которое начертано не буквами, а красками; не пером, а кистью. Существующий канон иконописи необходим, православный иконописец должен строго придерживаться его; если этот канон нарушается, то обязательно нарушается и наше внутреннее отношение к иконе. Когда икона превращается в картину, пусть даже прекрасную картину, в подсознании начинает действовать возбужденное эмоциональное чувство, оно поглощает, притупляет и подавляет чувство духовное. Перед прекрасно написанной («прекрасно» – в мирском значении этого слова, как художественное произведение) «иконой» человек может испытывать даже некоторое молитвенное возбуждение, но это будет возбуждение земной красотой, при котором человек не отрывается от земли, а, наоборот, пригвождается к ней.

Если икона написана не по канонам Церкви, то она превращается или в абстракцию и фантастику, или в картину, отражающую земную реальность и земные категории красоты. Такая «оземленная» картина неспособна внести в душу человека мир и покой, неспособна открыть ему свет Вечности. Она может вызвать эстетическое чувство и эстетическое удовольствие, которое на самом деле является фальсификацией чувства духовного, утонченной страстью непросвещенной души. В еще большей мере это относится к статуям, объемным изображениям, имитирующим трехмерные земные реалии, ощущение вещественности и телесности.

Изображение на иконе смотрит из вечности, оно лишено притяжения к земле. В ней – преображенная духом материальность, которая становится как бы невесомой и прозрачной. В статуе, напротив, ощущаются тяжесть, масса, физическая уплотненность, принадлежность земле. Статуя не только стоит на земле – статуя тяготеет к земле. Изваяния языческих богов устанавливались в античных храмах. Ум и сердце язычника не могли подняться над космосом, они всецело принадлежали этому миру. Статуя – это выражение материальности. Характерно, что зачастую величайшие скульпторы Ренессанса изображали человеческое тело обнаженным, даже если перед ними стояла задача запечатлеть образы Ангелов или мучеников; тем самым сознательно или подсознательно они подчеркивали свою генетическую связь с языческими ваятелями Греции и Рима.

Но в то же время икона – именно символ, она не может быть абстракцией. Например, на Западе – не только в протестантизме, не ограниченном традицией, но и в Католической Церкви – «иконы» стали создаваться уже такими художниками, как Дали. Абстракционизм проник в эти Церкви, но он никак не может создать настоящую икону. Почему? Потому что икона – это выражение Церкви, а Церковь есть общность – общность религиозного чувства, религиозного сознания. Абстракционизм же создает знаки, которые каждый человек подвергает своей личной, внутренней интерпретации, поэтому соединять находящихся в храме верующих он не может.

Следовательно, православная икона не должна переродиться ни в натурализм Ренессанса, ни в абстракцию, совершенно оторванную от объективной реальности. И в том, и в другом случае она перестает быть иконой. Абстрактные знаки – это не икона; они могут иногда пробудить некое мистическое чувство, ощущение некой тайны, но не могут направить это чувство, наполнить его содержанием; а самое главное – они совершенно не способны соединить душу человека с тем, кого они изображают. Что же касается натурализма Ренессанса, то этот натурализм только лишь еще больше оземляет и приземляет человека.

Икона должна возвысить человека, возвести его к духовному миру, а натурализм Ренессанса сам духовный мир снизил до уровня земли. Икона является для нас сложным образом, в котором нет зеркального изображения, но есть узнавание того, кому мы молимся; узнавание – потому что узнаваемый, находясь в другом мире, в других измерениях, в другом бытии, остается при этом той же личностью. Отсюда упоминавшиеся сходство и несходство иконы. Отсюда символика в деталях иконы: условное изображение больших глаз, высокого лба, узких губ. Здесь подчеркнуто: глаза – это способность к духовному видению, направленность человеческой души к Небу, способность к мистическим созерцаниям, обращенность к Богу; глаза отражают внутреннее видение человеческого сердца. Широкие губы – символ чувственности, узкие – знак аскетизма[46]. Таким образом, икона является не абстрактным знаком или портретом, а священным изображением. Иконопись, даже если, скажем, смотреть не с религиозной точки зрения, а только лишь с точки зрения искусства, уже являет собой идиому[47] искусства.

Иконописец обязательно должен быть включен в религиозную жизнь, а если не так, то он будет, в лучшем случае, добросовестным копировщиком, в худшем – фантазером, который станет навязывать верующим людям свои собственные фантазии, мечты и представления о духовном мире, с которым он сам не имеет ничего общего.

Святые Отцы считали весь процесс иконописания священнодействием. Раньше иконописцы готовились к своему труду так же, как священники – к совершению литургии. Иконы писались в монастырях только в утренние часы, до принятия пищи. Перед работой служился молебен тому святому, над образом которого трудился иконописец. Затем, во время писания икон, читалась Псалтирь. Таким образом, икона создавалась в духовной атмосфере. Неудивительно, что больше чудотворных икон написано в древности: древние иконописцы впитали в себя самый дух Православной Церкви. И если художник пренебрегает иконописным каноном, то это значит, что он хочет опыт Церкви заменить своим собственным индивидуальным опытом.