Мы видели уже, что чисто националистический, демократический зелотизм не мог удовлетворить некоторые пролетарские элементы Иерусалима. Но бегство из крупного города в деревню, по примеру ессеев, подходило не всем. И тогда, как и в наше время, бегство из деревни в города совершалось очень легко; обратное же явление встречалось гораздо реже. Пролетарий, привыкший к городской жизни, чувствовал себя в деревне очень плохо. Богатый мог находить в своей сельской вилле приятный отдых после треволнений городской жизни, а для пролетария возвращение в деревню означало тяжелый полевой труд, к которому он не привык, да и не был способен.

Поэтому масса пролетариев, как в других крупных городах, так и в Иерусалиме, предпочитала оставаться в городе. Ессейство не давало им того, в чем нуждались эти пролетарии, и меньше всего тем из них, которые были люмпен-пролетариями и привыкли вести жизнь общественных паразитов.

Вот почему наряду с зелотами и ессеями должно было образоваться третье пролетарское течение, которое соединило зелотские и ессейские тенденции. Свое выражение оно нашло в мессианской общине.

Все признают, что христианская община первоначально охватывала почти исключительно пролетарские элементы, что она была пролетарской организацией. И такой она оставалась еще очень долго после своего зарождения. В своем Первом послании к коринфянам Павел подчеркивает, что в общине не были представлены ни образованные, ни богатые элементы:

«Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из Вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее» (1 Кор. 1:26—28).

Хорошее изображение пролетарского характера ранней христианской общины дает Фридлендер в своей неоднократно уже цитированной нами истории нравов Рима: «Хотя распространению евангелия способствовали многие причины, оно, очевидно, нашло себе в высших сословиях, до середины или конца второго столетия нашей эры, только отдельных последователей. В этой среде оно встречало самое сильное сопротивление в философском образовании, а также в общем миросозерцании, тесно связанном с политеизмом.

Исповедание христианства вело к очень опасным конфликтам с существующим порядком. И, наконец, отречение от всех земных благ совершалось с наибольшим трудом в тех кругах общества, которые обладали почетом, властью и богатством. Бедные и незнатные, говорит Лак-танций, принимают христианство скорее, чем богатые. Среди последних, несомненно, замечалось очень враждебное отношение к социалистическим тенденциям христианства. Напротив, в низших слоях общества именно иудейская диаспора должна была в особенно сильной степени способствовать распространению христианства, главным образом в Риме: уже в 64г. число христиан было там довольно велико». Но распространение это долго еще ограничивалось отдельными местностями. Фридлендер говорит:

«На основании имеющихся данных, носящих, впрочем, совершенно случайный характер, можно прийти к заключению, что до 98 г. было около 42, а до 180 г. — около 74 местностей, в которых существовали христианские общины. До 325 г. таких местностей можно насчитать свыше 550.

В Римской империи христиане не только составляли еще в третьем столетии меньшинство, но, до начала этого столетия, происходили почти исключительно из низших слоев общества. Язычники смеялись над ними и говорили, что христиане могут обращать только простых людей и рабов, женщин и детей, что христиане — необразованные, грубые и мужиковатые люди, что их общины состояли главным образом из мелкого люда, ремесленников и старых женщин. Христиане не отрицали этого. Не из лицея и академии, говорит Иероним, а из низшего народа (de vili plebecula) рекрутировала своих членов христианская община. Определенные свидетельства христианских писателей показывают, что до середины третьего столетия новая вера находила в высших кругах только единичных последователей. Евсевий говорит, что мир, которым церковь наслаждалась при Коммоде (180—192), сильно способствовал ее распространению, так что многие богатые и знатные люди в Риме обратились в новую веру со всеми своими семьями и домочадцами. При Александре Севере (222—235), по словам Оригена, начали принимать евангелие богатые люди и некоторые из высших сановников, а также благородные матроны: все это — успехи, которыми христианство прежде не могло похвастаться… Со времени Коммода распространение христианства в высших кругах доказывается многочисленными и определенными свидетельствами, которые совершенно отсутствуют для предшествующего времени… Единственными представителями высших сословий в эпоху до Коммода, обращение которых в христианство может быть установлено с большой вероятностью, являются казненный в 95 г. консул Флавий Клемент и его жена или сестра Флавия Домицилла, сосланная в Понтию». Этим пролетарским характером ранней христианской общины объясняется в немалой степени и то обстоятельство, что мы так плохо осведомлены о началах христианства.

Его первые поборники могли быть очень красноречивыми людьми, но они плохо знали искусство чтения и письма. Это вообще были искусства, которые тогда народным массам были известны еще меньше, чем теперь. В течение целого ряда поколений христианское учение и история христианской общины передавались путем устного предания, рассказов лихорадочно возбужденных, невероятно легковерных людей, рассказов о событиях, которые, поскольку они являлись действительными, переживались только очень маленьким кружком и поэтому не могли быть проверены массой населения и в особенности его критическими, незаинтересованными элементами. Только когда в христианство обратились более образованные люди, занимавшие в общественной иерархии более высокое положение, началась литературная обработка христианских преданий, но не в исторических, а полемических целях, для защиты определенных взглядов и требований.

Нужно иметь много мужества или быть очень пристрастным и к тому же не иметь никакого понятия об условиях исторической достоверности, чтобы на основании литературных документов, возникших указанным путем и кишащих несообразностями и резкими противоречиями, изображать с полной определенностью жизнь или речи отдельных личностей. Мы уже в первом отделе показали, что нет никакой возможности утверждать что-нибудь определенное о предполагаемом основателе христианской общины. Мы можем теперь, после всего сказанного, прибавить, что и нет никакой необходимости знать о нем что-нибудь определенное. Все идеи, которые обыкновенно — в укор или в похвалу — приписываются исключительно христианству, являются, как мы показали, отчасти продуктом греко-римского развития, отчасти иудейского.

Но если для нашего исторического понимания не имеет особенного значения то обстоятельство, что мы плохо осведомлены о личности Христа и его учеников, то, наоборот, для нас очень важно получить определенные данные о характере первоначальной христианской общины.

К счастью, это не совсем невозможно. Пусть речи и деяния личностей, которых христиане считали своими вождями и учителями, разукрашены самым фантастическим образом или представляют сплошную выдумку, все же первые христианские литераторы писали вполне в духе тех христианских общин, в которых и для которых они действовали. Они рассказывали предания старины, и хотя в деталях они могли некоторые из них переделывать, все же основной характер этих преданий был настолько прочно установлен, что они натолкнулись бы на самое упорное сопротивление, если бы вздумали изменить их коренным образом. Они могли стараться ослабить или перетолковать дух, который господствовал в первоначальном христианстве, но совершенно искоренить его они не были в состоянии. Такие попытки ослабить этот первоначальный дух легко проследить, и они становятся тем чаще, чем больше христианская община теряет свой основной пролетарский характер и принимает в свою среду образованных и состоятельных людей. Именно эти попытки ясно указывают на первоначальный характер христианства.

Полученный таким путем вывод встречает себе под тверждение в ходе развития позднейших христианских сект, который известен нам с первых шагов и в своих дальнейших фазах верно отражает также известное нам развитие христианской общины начиная со второго столетия. Мы можем поэтому принять, что развитие это является вполне закономерным и что известные нам начала более поздних сект представляют аналогию с неизвестными нам началами христианства. Конечно, такое заключение по аналогии не представляет еще само по себе решающего доказательства, но оно может подтвердить верность понимания, к которому мы пришли другим путем.

Так вот, и аналогия с более поздними сектами, и сохранившиеся остатки наиболее ранних преданий о древнехристианской жизни одинаковым образом свидетельствуют о тенденциях, существование которых можно было еще раньше предположить на основании пролетарского характера общины.